Пара: Акаме
Рейтинг: R
Для: Эйнэри
Саммари: о дожде и игре на гитаре
читать дальше- Он еще не скоро закончится, - замечает Каме, искоса глядя на то, как Джин недовольно кривит свои идеальные губы, а капли дождя блестят на его волосах.
Джин ничего не отвечает. Его пальцы рассеянно скользят по ажурной занавеске, а взгляд – по беспросветному серому небу, и он кажется растерянным и сердитым.
Тучи медленно и тяжело собирались весь день, к обеду серым полотном затянуло все небо, но дождь пролился только к вечеру. Джин застал его начало, делая краткую перебежку из такси в подъезд дома Каме.
- У тебя есть лишний зонт? – говорит Джин, медленно размыкая губы и глядя на Каме так пристально, будто хочет поймать его на маленькой лжи.
- Тот, что был, забрал Коки вчера, - говорит Каме с легкой усмешкой и опускает голову, словно извиняясь. – А остальные куда-то делись.
Как Каме внимателен в работе, так он рассеян в мелочах. Сотни раз он забывал в такси и в машинах знакомых зонты, дорогие солнечные очки, и вежливые таксисты часто возвращали вещи странному клиенту. Но сейчас лимит добрых душ был исчерпан.
И счастливых случайностей, которые могли бы сейчас спасти Джина, тоже.
- Ты можешь остаться здесь, - роняет Каме, как бы между прочим, и уходит на кухню, к оставленной там сковороде и вымытым овощам. Аккуратно нарезая лук, он прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной, но слышит только шум дождя, ветер, гуляющий в листьях старой дзельквы, и мягкое шипение разогретого масла.
Джин приходит на кухню почти сразу же. Он останавливается в дверном проеме, не смея пройти дальше. Когда Каме поднимает голову, Джин почесывает одну ногу об другую и смущенно поджимает губы.
Каме знает, что Джин не любит оставаться один, а еще больше – не любит оставаться наедине с выбором.
- И что мне думать? – начинает Джин, пытаясь говорить недовольно, но получается это скорее заискивающе. – Я даже не знаю, правда ли ты этого хочешь.
- Чего? – Каме поднимает голову и направляет свой изумленный взгляд на Джина.
- Ты же сам сказал, что я могу остаться, - отвечает Джин неохотно, будто ему не хочется об этом говорить. – Вдруг ты просто решил быть вежливым?
Каме крошит нарезанный лук на нагретую смазанную поверхность, аккуратно и методично размешивает его, встряхивает сковородку и молчит, спиной ощущая взгляд Джина.
- Не думал, что тебя волнуют такие вещи, - усмехается, наконец, Каме.
- Теперь волнуют, - отвечает Джин слишком быстро и слишком запальчиво.
Воцаряется неловкое, напряженное молчание. Каме оставляет в покое лук и проверяет мясной бульон, добавляет в него еще соли. Кажется, это первый раз после возвращения Джина – интересно, когда он перестанет все мерить этими сроками? – когда они так близко столкнулись с необходимостью обозначить границы.
- Не болтай ерунды Джин, - говорит, наконец, Каме. – Оставайся, пока не пройдет дождь, иначе Ивасаки-сан придушит тебя за то, что испортишь его чертову прическу.
- Даже если я помешаю твоему ужину? – спрашивает Джин, но проходит в кухню, и Каме расслабляется, потому что чувствует изменения в атмосфере, и что бы Джин ни говорил сейчас, он согласен.
- Ужинать одному неинтересно, - отвечает Каме и первый раз за вечер улыбается Джину – ободряюще и мягко. – Ты спас меня от скуки.
Джин ведется на эту улыбку слишком легко, и, словно мотылек, увлекаемый неверным огнем, подходит к Каме ближе, так, что тепло его тела Каме чувствует острее, чем жар от плиты.
- Тогда я могу помочь, - говорит от весело, его глаза блестят, когда он окидывает кухню пытливым взглядом. Все, что он видит, должно ему нравиться: и сыр, и свежий белый хлеб, и специи, дразнящие его любопытный нос.
- Ты можешь натереть сыр, если хочешь, - поддается Каме, и Джин, проявляя несвойственное ему рвение, принимается за дело.
Каме не закрывает окно, несмотря на то, что капли дождя то и дело долетают до него и оседают на лице, а то и падают на горячую сковороду и она возмущенно шипит. В кухне слишком душно, и, кроме того, Каме любит дождь. Ему нравится этот размеренный шум, свежесть и запах вымытых дождем листьев старого дерева.
Теперь они снова молчат, но это молчание можно назвать мирным и уютным. Каме уже не оборачивается, чтобы посмотреть на Джина, звуки рисуют полную картину за его спиной. Он слышит, как клацает терка, как сосредоточенно дышит Джин, как иногда он переминается с ноги на ногу.
Несколько минут спустя Каме чувствует, что Джин незаметно подошел сзади и стоит почти вплотную к нему. Кажется, что в Америке у него сместились понятия о личном пространстве, но Каме не хочется произносить это вслух. Он не хочет лишиться этих секунд, которые о многом напоминают, и о многом заставляют думать.
- Это луковый суп? – спрашивает Джин, протягивая руку через плечо Каме, чтобы поставить сыр. И теперь Каме рад, что жар на его лице можно объяснить близостью плиты.
- Да, - отвечает он как можно спокойнее, как будто и не заметив, что, поставив чашку с сыром, Джин даже не подумал отодвинуться.
- Это хорошо, - отвечает он задумчиво. – Он почти готов, так ведь? – говорит он, и медленно идет к выходу из кухни.
Каме наблюдает за тем, как Джин идет по коридору, а затем усмехается. Кажется, теперь он и правда много о нем не знает. Где и кто дал попробовать Джину луковый суп, Джину, любителю длинных спагетти и пиццы, гамбургеров и блинчиков с ореховой пастой?
Когда Каме незаметно заходит в гостиную, там уже темно, а Джин и не подумал зажечь верхний свет. Его силуэт в темной комнате кажется размытым. Он похож на слепого, оставленного в сувенирной лавке – ни малейшего представления о том, что стоит перед ним и забавная неуверенность жестов, когда он касается длинными пальцами ровного ряда наград на полке, удивленное вздрагивание плеч, когда он касается белой шляпы с черной тульей. Словно устав, его рука падает вниз, неожиданно задевая что-то, чей звон раскалывает пыльную тишину. Губы Джина выпускают тихий вздох, он стремительно оборачивается и натыкается на Каме. Их взволнованные взгляды встречаются, и они одновременно вздрагивают.
- Гитара, - выдыхает Джин так, словно только что вынырнул из воды. – Откуда?
Каме молчит, потому что удивлен, еще больше, чем Джин. Он не знает, откуда она: старый ли его интерес, или забытый интерес его бывшего интереса? Он даже не знает, сколько она здесь, появилась ли месяц назад или ей уже больше года?
Кажется, ему нужно чаще бывать дома.
- Можно? – спрашивает Джин высоким взволнованным голосом, как будто ему снова четырнадцать, и, не дожидаясь разрешения, протягивает руку к грифу, бережно берет гитару и садится на диван рядом, устраивая ее в своих объятиях.
Каме смотрит на это с удивлением и замиранием сердца. У Джина удивительный талант приручать вещи, детей, животных и людей – тех, кого он захочет приручить. И сейчас гитара в его руках кажется самой естественной вещью, будто в его квартире, а не в квартире Каме она стоит уже неизвестное количество времени, и не покрытая пылью и немного расстроенная, а обласканная вниманием и длинными мозолистыми, пусть и слегка неумелыми пальцами.
Он садится рядом, слегка досадуя, что его лишили внимания, и только понимает, что он даже не видит лица Джина – так стало темно. Кажется, что дождь продолжится и ночью, а судя по приглушенному рокоту с западной стороны неба – перейдет в грозу и ливень.
«Пусть в Токио объявят чрезвычайное положение», - внезапно думает Каме. – «Перекроют дороги, отменят занятия в школах. Сотни людей останутся без электричества. Я узнаю это по телевизору. Мы узнаем это по телевизору. У нас будет электричество. А еще луковый суп. И мы никуда не сможем отсюда уйти».
Каме забывает бояться и гнать от себя эти мысли, ведь это всего лишь мысли, и они не наносят вреда, пока не превратились в слова. Когда-то он называл подобные мысли мечтами. Пока еще позволял себе мечтать.
Пока Каме думал о том, что творится за окном, Джин не терял времени. Удивительно, но даже при полной темноте он умудряется брать аккорды и нежно пощипывать струны, так что не рождается никакой особенной мелодии, просто минорный или мажорный фон, краткие переливы, словно смены настроения. Самое главное – он не останавливается на них надолго.
- Когда-то и я хотел научиться, - слова Каме разрывают секундную тишину, а свет от включенного им торшера – темноту.
Джин поднимает голову. Челка свешивается ему на глаза, а взгляд необыкновенно глубок и серьезен.
- А почему не стал? – спрашивает он, все так же пристально глядя Каме в глаза, заставляя того поверить, что Джину это действительно важно и интересно. Именно сейчас.
- Некому было научить, - отвечает Каме с легкой полуулыбкой. Он хочет показать, что не слишком переживает по этому поводу, ведь он знает, что всегда был более артистичен, чем музыкален, в отличие от Джина. Но Джин хмурится, и внезапно между его бровей появляется решительная складка.
- Меня научил Рё. Хочешь, я покажу тебе? – спрашивает он, и, не дожидаясь ответа, снимает гитару со своих колен и кладет ее на колени Каме.
Он никогда не дожидается ответа, этот Джин.
Он думает, что Каме всегда будет с ним согласен. Черт бы его побрал.
Потому что это почти правда.
- Возьми ее правильно, - говорит Джин странным, наставительным тоном, который Каме слышал от него последний раз уже, кажется, сто лет назад. Он помогает, ловя деревянные бока, терпеливо пристраивая плавные изгибы к острым коленям и локтям Каме, словно волнуется, что гитаре будет более неудобно, чем будущему гитаристу.
Каме смеется, чувствуя себя невероятно глупо. Но Джин окидывает его строгим взглядом, и смех затихает, словно стыдясь собственной неуместности.
- Ля минор, - говорит Джин, и ставит пальцы Каме в правильное положение, словно он безжизненная кукла. Хотя, с куклой Джину было бы несоизмеримо легче. Он нежно, но твердо обхватывает каждый палец, осторожно сгибает и ставит на лад, зажимая струну, а когда композиция готова, проводит рукой по струнам, и гитара звонко и грустно стонет.
- Посмотри на пальцы внимательно и запомни. Теперь сам, - говорит Джин сосредоточенно, его голос глухой и строгий. Каме внимательно смотрит, убирает руку с лада, а когда ставит ее опять, то забывает, где были его пальцы.
- Нет, стой, - Джин опять накрывает его руку своей, а Каме накрывает жаром, несмотря на открытое окно. Прикосновения Джина даже отдаленно не напоминают ласку, это скупые и деловитые движения, но даже этого Каме был лишен уже столько… Он даже не может припомнить, сколько.
А Джин, кажется, не чувствует ни смущения, ни замешательства.
За шесть месяцев он изменился так, как не смог бы измениться за годы, проведенные здесь.
- До мажор, - говорит Джин, и опять ставит пальцы Каме правильно. Чтобы было удобнее, он опускается на пол, и встает на колени прямо между раздвинутых ног Каме. Джин пристально смотрит на гриф, чуть морщится и пытается сдвинуть палец Каме чуть ниже.
Каме не дожидается, когда длинные пальцы Джина скользнут по струнам, он опережает его. Раздается чистый и радостный звук, и Джин широко улыбается, раскрыв рот.
- Our story… - фальшиво начинает Каме, и, слыша это, Джин улыбается еще шире, и неосознанным движением гладит его по напряженным пальцам.
- Да, - выдыхает он, поднимает голову и встречается с Каме взглядом.
Каме смотрит на него и думает, что впервые за множество месяцев между ними ничего, кроме гитары, их пальцы соприкасаются, и они больше не боятся оставаться наедине. И он хочет, чтобы Джин это понял. Понял прямо сейчас.
И судя по тому, какая улыбка трогает его губы, Джин все понимает.
Он понимает, что нужно осторожно и медленно, не отрывая взгляда от лица Каме, убрать гитару – сейчас она третья лишняя в их дуэте. Гитара устало и обреченно звенит, когда пальцы Джина расстаются с грифом, но Каме нет до нее дела, она и так отняла достаточно чужого времени и заботы.
Каме подтягивает Джина вверх, на себя, и минуту они просто дышат в раскрытые губы друг друга, пытаясь успокоиться, но их общий ритм сердца резонирует и учащается все больше и больше. Каме не выдерживает первым и прикасается к губам Джина, которые уже приоткрыты в ожидании. Для него.
Они прижимаются друг к другу так крепко, как только возможно, как котята, как подростки, замерзшие в палатке на берегу холодного моря. Теплые и сильные руки Джина скользят по тонкому и худому телу Каме, разжигая в нем желание. Каме закидывает ногу на бедра Джина, прижимая его ближе. Они смеются от того, что волосы Джина лезут на лицо и мешают им целовать друг друга. Каме задыхается, а Джин кусает его за шею, и они путаются в руках и ногах, полах рубашки и многочисленных цепочках. И когда они находят общий ритм, Каме уже и не думает смеяться, а короткие смешки Джина переходят в высокие стоны.
Каме кажется, будто свет звезд вспыхивает у него перед глазами, а их острые края колют его прямо в сердце, звездная пыль рассыпалась в легких, так что каждый вздох вызывает боль и желание прижаться крепче к Джину, который как безумный вцепился в его шею.
Они до боли вжимаются друг в друга под непрекращающийся шум ливня за окном, который усилился и уже намочил легкие занавески, вместе с ветром влетает в комнату на правах непрошеного гостя, орошает воздух вокруг, но остается незамеченным. И первый, еще далекий, но уже сильный раскат грома раздается вдали, а небо прорезает косая яркая молния, когда они умирают большой маленькой смертью – одной на двоих.
Когда они лежат рядом и слушают чужой ритм сердца, гроза начинается по-настоящему. В воздухе начинает пахнуть особенно сладко и остро, и Каме с удовольствием, словно большой кот, вдыхает воздух разряженный воздух. Джин, услышав этот судорожный вздох, открывает глаза, и дарит ему первый бессмысленный, словно у младенца, взгляд.
Каме протягивает руку, чтобы убрать волосы в лица Джина, но тот ловит его за руку и привлекает ближе к себе.
Только сейчас Каме замечает, насколько же холодно в комнате. Капли дождя долетают даже до их дивана, холодя кожу и запуская рой мелких мурашек.
Внезапно Джин коротко смеется:
- Скажи, - говорит он хрипло, откашливается и начинает снова, - почему они не шипят?
Каме опускает глаза и видит, что Джин указывает на холодные капли дождя на своей бледной коже. Тогда он аккуратно размазывает их ладонью по коже, превращая в тонкую водяную пленку.
- Они не должны. Ты же уже остываешь, - отвечает Каме и ложится щекой на грудь Джина, чувствуя под ней холодную и влажную кожу, а под кожей – глухие удары, которые постепенно замедляются. – Только не остывай совсем, - внезапно добавляет он, усмехаясь, чтобы показать, что это шутка; он переплетает свои пальцы с пальцами Джина, чтобы тот понял, что это не шутка.
- Ты знаешь, как не дать мне остыть, - отвечает Джин, в голосе его звучит насмешка, а в словах – обещание, и когда Каме поднимает голову, чтобы посмотреть ему в глаза, то встречается с серьезным и ласковым взглядом.
И он снова опускает голову на грудь Джину и думает о том, что завтра в Токио не будет объявлено чрезвычайное положение, более того – гроза пройдет, как ее и не было, дождь кончится под утро, а утром солнечные лучи разбудят его, и несколько минут он будет просто смотреть на спящего Джина, прежде чем нагнуться и разбудить его.
Рейтинг: R
Для: Эйнэри
Саммари: о дожде и игре на гитаре
читать дальше- Он еще не скоро закончится, - замечает Каме, искоса глядя на то, как Джин недовольно кривит свои идеальные губы, а капли дождя блестят на его волосах.
Джин ничего не отвечает. Его пальцы рассеянно скользят по ажурной занавеске, а взгляд – по беспросветному серому небу, и он кажется растерянным и сердитым.
Тучи медленно и тяжело собирались весь день, к обеду серым полотном затянуло все небо, но дождь пролился только к вечеру. Джин застал его начало, делая краткую перебежку из такси в подъезд дома Каме.
- У тебя есть лишний зонт? – говорит Джин, медленно размыкая губы и глядя на Каме так пристально, будто хочет поймать его на маленькой лжи.
- Тот, что был, забрал Коки вчера, - говорит Каме с легкой усмешкой и опускает голову, словно извиняясь. – А остальные куда-то делись.
Как Каме внимателен в работе, так он рассеян в мелочах. Сотни раз он забывал в такси и в машинах знакомых зонты, дорогие солнечные очки, и вежливые таксисты часто возвращали вещи странному клиенту. Но сейчас лимит добрых душ был исчерпан.
И счастливых случайностей, которые могли бы сейчас спасти Джина, тоже.
- Ты можешь остаться здесь, - роняет Каме, как бы между прочим, и уходит на кухню, к оставленной там сковороде и вымытым овощам. Аккуратно нарезая лук, он прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной, но слышит только шум дождя, ветер, гуляющий в листьях старой дзельквы, и мягкое шипение разогретого масла.
Джин приходит на кухню почти сразу же. Он останавливается в дверном проеме, не смея пройти дальше. Когда Каме поднимает голову, Джин почесывает одну ногу об другую и смущенно поджимает губы.
Каме знает, что Джин не любит оставаться один, а еще больше – не любит оставаться наедине с выбором.
- И что мне думать? – начинает Джин, пытаясь говорить недовольно, но получается это скорее заискивающе. – Я даже не знаю, правда ли ты этого хочешь.
- Чего? – Каме поднимает голову и направляет свой изумленный взгляд на Джина.
- Ты же сам сказал, что я могу остаться, - отвечает Джин неохотно, будто ему не хочется об этом говорить. – Вдруг ты просто решил быть вежливым?
Каме крошит нарезанный лук на нагретую смазанную поверхность, аккуратно и методично размешивает его, встряхивает сковородку и молчит, спиной ощущая взгляд Джина.
- Не думал, что тебя волнуют такие вещи, - усмехается, наконец, Каме.
- Теперь волнуют, - отвечает Джин слишком быстро и слишком запальчиво.
Воцаряется неловкое, напряженное молчание. Каме оставляет в покое лук и проверяет мясной бульон, добавляет в него еще соли. Кажется, это первый раз после возвращения Джина – интересно, когда он перестанет все мерить этими сроками? – когда они так близко столкнулись с необходимостью обозначить границы.
- Не болтай ерунды Джин, - говорит, наконец, Каме. – Оставайся, пока не пройдет дождь, иначе Ивасаки-сан придушит тебя за то, что испортишь его чертову прическу.
- Даже если я помешаю твоему ужину? – спрашивает Джин, но проходит в кухню, и Каме расслабляется, потому что чувствует изменения в атмосфере, и что бы Джин ни говорил сейчас, он согласен.
- Ужинать одному неинтересно, - отвечает Каме и первый раз за вечер улыбается Джину – ободряюще и мягко. – Ты спас меня от скуки.
Джин ведется на эту улыбку слишком легко, и, словно мотылек, увлекаемый неверным огнем, подходит к Каме ближе, так, что тепло его тела Каме чувствует острее, чем жар от плиты.
- Тогда я могу помочь, - говорит от весело, его глаза блестят, когда он окидывает кухню пытливым взглядом. Все, что он видит, должно ему нравиться: и сыр, и свежий белый хлеб, и специи, дразнящие его любопытный нос.
- Ты можешь натереть сыр, если хочешь, - поддается Каме, и Джин, проявляя несвойственное ему рвение, принимается за дело.
Каме не закрывает окно, несмотря на то, что капли дождя то и дело долетают до него и оседают на лице, а то и падают на горячую сковороду и она возмущенно шипит. В кухне слишком душно, и, кроме того, Каме любит дождь. Ему нравится этот размеренный шум, свежесть и запах вымытых дождем листьев старого дерева.
Теперь они снова молчат, но это молчание можно назвать мирным и уютным. Каме уже не оборачивается, чтобы посмотреть на Джина, звуки рисуют полную картину за его спиной. Он слышит, как клацает терка, как сосредоточенно дышит Джин, как иногда он переминается с ноги на ногу.
Несколько минут спустя Каме чувствует, что Джин незаметно подошел сзади и стоит почти вплотную к нему. Кажется, что в Америке у него сместились понятия о личном пространстве, но Каме не хочется произносить это вслух. Он не хочет лишиться этих секунд, которые о многом напоминают, и о многом заставляют думать.
- Это луковый суп? – спрашивает Джин, протягивая руку через плечо Каме, чтобы поставить сыр. И теперь Каме рад, что жар на его лице можно объяснить близостью плиты.
- Да, - отвечает он как можно спокойнее, как будто и не заметив, что, поставив чашку с сыром, Джин даже не подумал отодвинуться.
- Это хорошо, - отвечает он задумчиво. – Он почти готов, так ведь? – говорит он, и медленно идет к выходу из кухни.
Каме наблюдает за тем, как Джин идет по коридору, а затем усмехается. Кажется, теперь он и правда много о нем не знает. Где и кто дал попробовать Джину луковый суп, Джину, любителю длинных спагетти и пиццы, гамбургеров и блинчиков с ореховой пастой?
Когда Каме незаметно заходит в гостиную, там уже темно, а Джин и не подумал зажечь верхний свет. Его силуэт в темной комнате кажется размытым. Он похож на слепого, оставленного в сувенирной лавке – ни малейшего представления о том, что стоит перед ним и забавная неуверенность жестов, когда он касается длинными пальцами ровного ряда наград на полке, удивленное вздрагивание плеч, когда он касается белой шляпы с черной тульей. Словно устав, его рука падает вниз, неожиданно задевая что-то, чей звон раскалывает пыльную тишину. Губы Джина выпускают тихий вздох, он стремительно оборачивается и натыкается на Каме. Их взволнованные взгляды встречаются, и они одновременно вздрагивают.
- Гитара, - выдыхает Джин так, словно только что вынырнул из воды. – Откуда?
Каме молчит, потому что удивлен, еще больше, чем Джин. Он не знает, откуда она: старый ли его интерес, или забытый интерес его бывшего интереса? Он даже не знает, сколько она здесь, появилась ли месяц назад или ей уже больше года?
Кажется, ему нужно чаще бывать дома.
- Можно? – спрашивает Джин высоким взволнованным голосом, как будто ему снова четырнадцать, и, не дожидаясь разрешения, протягивает руку к грифу, бережно берет гитару и садится на диван рядом, устраивая ее в своих объятиях.
Каме смотрит на это с удивлением и замиранием сердца. У Джина удивительный талант приручать вещи, детей, животных и людей – тех, кого он захочет приручить. И сейчас гитара в его руках кажется самой естественной вещью, будто в его квартире, а не в квартире Каме она стоит уже неизвестное количество времени, и не покрытая пылью и немного расстроенная, а обласканная вниманием и длинными мозолистыми, пусть и слегка неумелыми пальцами.
Он садится рядом, слегка досадуя, что его лишили внимания, и только понимает, что он даже не видит лица Джина – так стало темно. Кажется, что дождь продолжится и ночью, а судя по приглушенному рокоту с западной стороны неба – перейдет в грозу и ливень.
«Пусть в Токио объявят чрезвычайное положение», - внезапно думает Каме. – «Перекроют дороги, отменят занятия в школах. Сотни людей останутся без электричества. Я узнаю это по телевизору. Мы узнаем это по телевизору. У нас будет электричество. А еще луковый суп. И мы никуда не сможем отсюда уйти».
Каме забывает бояться и гнать от себя эти мысли, ведь это всего лишь мысли, и они не наносят вреда, пока не превратились в слова. Когда-то он называл подобные мысли мечтами. Пока еще позволял себе мечтать.
Пока Каме думал о том, что творится за окном, Джин не терял времени. Удивительно, но даже при полной темноте он умудряется брать аккорды и нежно пощипывать струны, так что не рождается никакой особенной мелодии, просто минорный или мажорный фон, краткие переливы, словно смены настроения. Самое главное – он не останавливается на них надолго.
- Когда-то и я хотел научиться, - слова Каме разрывают секундную тишину, а свет от включенного им торшера – темноту.
Джин поднимает голову. Челка свешивается ему на глаза, а взгляд необыкновенно глубок и серьезен.
- А почему не стал? – спрашивает он, все так же пристально глядя Каме в глаза, заставляя того поверить, что Джину это действительно важно и интересно. Именно сейчас.
- Некому было научить, - отвечает Каме с легкой полуулыбкой. Он хочет показать, что не слишком переживает по этому поводу, ведь он знает, что всегда был более артистичен, чем музыкален, в отличие от Джина. Но Джин хмурится, и внезапно между его бровей появляется решительная складка.
- Меня научил Рё. Хочешь, я покажу тебе? – спрашивает он, и, не дожидаясь ответа, снимает гитару со своих колен и кладет ее на колени Каме.
Он никогда не дожидается ответа, этот Джин.
Он думает, что Каме всегда будет с ним согласен. Черт бы его побрал.
Потому что это почти правда.
- Возьми ее правильно, - говорит Джин странным, наставительным тоном, который Каме слышал от него последний раз уже, кажется, сто лет назад. Он помогает, ловя деревянные бока, терпеливо пристраивая плавные изгибы к острым коленям и локтям Каме, словно волнуется, что гитаре будет более неудобно, чем будущему гитаристу.
Каме смеется, чувствуя себя невероятно глупо. Но Джин окидывает его строгим взглядом, и смех затихает, словно стыдясь собственной неуместности.
- Ля минор, - говорит Джин, и ставит пальцы Каме в правильное положение, словно он безжизненная кукла. Хотя, с куклой Джину было бы несоизмеримо легче. Он нежно, но твердо обхватывает каждый палец, осторожно сгибает и ставит на лад, зажимая струну, а когда композиция готова, проводит рукой по струнам, и гитара звонко и грустно стонет.
- Посмотри на пальцы внимательно и запомни. Теперь сам, - говорит Джин сосредоточенно, его голос глухой и строгий. Каме внимательно смотрит, убирает руку с лада, а когда ставит ее опять, то забывает, где были его пальцы.
- Нет, стой, - Джин опять накрывает его руку своей, а Каме накрывает жаром, несмотря на открытое окно. Прикосновения Джина даже отдаленно не напоминают ласку, это скупые и деловитые движения, но даже этого Каме был лишен уже столько… Он даже не может припомнить, сколько.
А Джин, кажется, не чувствует ни смущения, ни замешательства.
За шесть месяцев он изменился так, как не смог бы измениться за годы, проведенные здесь.
- До мажор, - говорит Джин, и опять ставит пальцы Каме правильно. Чтобы было удобнее, он опускается на пол, и встает на колени прямо между раздвинутых ног Каме. Джин пристально смотрит на гриф, чуть морщится и пытается сдвинуть палец Каме чуть ниже.
Каме не дожидается, когда длинные пальцы Джина скользнут по струнам, он опережает его. Раздается чистый и радостный звук, и Джин широко улыбается, раскрыв рот.
- Our story… - фальшиво начинает Каме, и, слыша это, Джин улыбается еще шире, и неосознанным движением гладит его по напряженным пальцам.
- Да, - выдыхает он, поднимает голову и встречается с Каме взглядом.
Каме смотрит на него и думает, что впервые за множество месяцев между ними ничего, кроме гитары, их пальцы соприкасаются, и они больше не боятся оставаться наедине. И он хочет, чтобы Джин это понял. Понял прямо сейчас.
И судя по тому, какая улыбка трогает его губы, Джин все понимает.
Он понимает, что нужно осторожно и медленно, не отрывая взгляда от лица Каме, убрать гитару – сейчас она третья лишняя в их дуэте. Гитара устало и обреченно звенит, когда пальцы Джина расстаются с грифом, но Каме нет до нее дела, она и так отняла достаточно чужого времени и заботы.
Каме подтягивает Джина вверх, на себя, и минуту они просто дышат в раскрытые губы друг друга, пытаясь успокоиться, но их общий ритм сердца резонирует и учащается все больше и больше. Каме не выдерживает первым и прикасается к губам Джина, которые уже приоткрыты в ожидании. Для него.
Они прижимаются друг к другу так крепко, как только возможно, как котята, как подростки, замерзшие в палатке на берегу холодного моря. Теплые и сильные руки Джина скользят по тонкому и худому телу Каме, разжигая в нем желание. Каме закидывает ногу на бедра Джина, прижимая его ближе. Они смеются от того, что волосы Джина лезут на лицо и мешают им целовать друг друга. Каме задыхается, а Джин кусает его за шею, и они путаются в руках и ногах, полах рубашки и многочисленных цепочках. И когда они находят общий ритм, Каме уже и не думает смеяться, а короткие смешки Джина переходят в высокие стоны.
Каме кажется, будто свет звезд вспыхивает у него перед глазами, а их острые края колют его прямо в сердце, звездная пыль рассыпалась в легких, так что каждый вздох вызывает боль и желание прижаться крепче к Джину, который как безумный вцепился в его шею.
Они до боли вжимаются друг в друга под непрекращающийся шум ливня за окном, который усилился и уже намочил легкие занавески, вместе с ветром влетает в комнату на правах непрошеного гостя, орошает воздух вокруг, но остается незамеченным. И первый, еще далекий, но уже сильный раскат грома раздается вдали, а небо прорезает косая яркая молния, когда они умирают большой маленькой смертью – одной на двоих.
Когда они лежат рядом и слушают чужой ритм сердца, гроза начинается по-настоящему. В воздухе начинает пахнуть особенно сладко и остро, и Каме с удовольствием, словно большой кот, вдыхает воздух разряженный воздух. Джин, услышав этот судорожный вздох, открывает глаза, и дарит ему первый бессмысленный, словно у младенца, взгляд.
Каме протягивает руку, чтобы убрать волосы в лица Джина, но тот ловит его за руку и привлекает ближе к себе.
Только сейчас Каме замечает, насколько же холодно в комнате. Капли дождя долетают даже до их дивана, холодя кожу и запуская рой мелких мурашек.
Внезапно Джин коротко смеется:
- Скажи, - говорит он хрипло, откашливается и начинает снова, - почему они не шипят?
Каме опускает глаза и видит, что Джин указывает на холодные капли дождя на своей бледной коже. Тогда он аккуратно размазывает их ладонью по коже, превращая в тонкую водяную пленку.
- Они не должны. Ты же уже остываешь, - отвечает Каме и ложится щекой на грудь Джина, чувствуя под ней холодную и влажную кожу, а под кожей – глухие удары, которые постепенно замедляются. – Только не остывай совсем, - внезапно добавляет он, усмехаясь, чтобы показать, что это шутка; он переплетает свои пальцы с пальцами Джина, чтобы тот понял, что это не шутка.
- Ты знаешь, как не дать мне остыть, - отвечает Джин, в голосе его звучит насмешка, а в словах – обещание, и когда Каме поднимает голову, чтобы посмотреть ему в глаза, то встречается с серьезным и ласковым взглядом.
И он снова опускает голову на грудь Джину и думает о том, что завтра в Токио не будет объявлено чрезвычайное положение, более того – гроза пройдет, как ее и не было, дождь кончится под утро, а утром солнечные лучи разбудят его, и несколько минут он будет просто смотреть на спящего Джина, прежде чем нагнуться и разбудить его.